Все мы родом из детства - Екатерина Мурашова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А как сейчас у Емели с социальным функционированием?
– Да вот никак, – покачала головой мать. – В магазин хлеба купить – и то сам не пойдет: «Я боюсь!» Но по дому мне помогает, что скажу, то и сделает. Мыться до сих пор сам не умеет, хотя воду любит. В школу я его до сих пор провожаю и встречаю, мы потом с ним в магазин идем, или в поликлинику, или куда еще надо. Ни с кем из ребят за все годы в школе так и не сдружился, никуда сам не ходит…
– Может быть, они его дразнят?
– Когда-то дразнили, конечно, но у них в начальной школе хорошая учительница была, как-то она всё сглаживала. А сейчас все в классе привыкли уже и просто внимания не обращают…
– Так. Медики ничего не поняли и ничего не нашли. Но что им Емеля – перед ними много детей проходит. А вот у вас он – единственный сын. Вы-то сами что уже делали, чтобы приспособить его к миру?
– Я? Да так… ну, все рекомендации выполняла – врачей, логопеда, учителей. Разговаривала с ним всегда много, книги читала… Что же еще?
– Я имею в виду социальную жизнь. Вы же понимаете: у парня сохранный интеллект, но вот закончит он таким школу, даже, допустим, институт, а дальше-то что? Так и будете за руку водить?
– Ну, значит, такой мой крест…
– Ну уж нет! – внезапно разозлилась я. – До ваших крестов мне, если честно, дела нет, а вот у Емели своя, отдельная жизнь, и она только начинается. А у него наверняка есть возможности адаптации… Будете водить его ко мне раз в неделю!
И еще я по какому-то внезапному наитию добавила:
– Вот, видите: я это и здесь в карточке для невропатолога пишу!
Обычно я никаких записей в карточках не делаю, но здесь как-то поняла: надо!
* * *С Емелей мы работали так: вместе придумывали, и он аккуратно записывал на листочке по пунктам план на неделю. Приблизительно так:
1)
Сходить одному в булочную и купить себе кексик, а маме – булочку с помадкой.
2) Вымыть себе голову.
3)
Спросить у соседки по парте, какие сериалы ей нравятся.
4)
Спросить на улице у молодого мужчины, как пройти на улицу Костюшко, и т. д., и т. п.
Через неделю Емеля приходил ко мне с этим листочком, на котором стояли плюсики или минусы. Мы все обсуждали, несделанное переносили на следующий листочек и дописывали новое. Прогресс был очевиден. К концу третьего месяца Емеля впервые в жизни пошел на классную (новогоднюю!) вечеринку и даже помогал девочкам двигать и накрывать столы (потом, правда, час простоял у стены, ни с кем не общаясь, а потом и вовсе позвонил маме и сбежал, но все же, все же…). Мне казалось, что даже голос у него стал ниже и выражение лица не такое дебильное. Но, может быть, это я просто привыкла и себя обманываю?
А вот с мамой контакт как-то не ладился, и я совершенно не понимала, в чем дело. Я вовсю нахваливала ей успехи ее сына, всячески втягивала ее в сотрудничество. Ну должна же она видеть, что парень явно становится более самостоятельным, и радоваться этому! Вот он уже и из школы стал сам домой приходить… Посоветовавшись с нашим врачом лечебной физкультуры, я предложила Емеле и его маме комплекс ежедневной гимнастики.
«Слушайте, Катерина Вадимовна, а что с ним вообще-то?» – посмотрев на Емелю и полистав его карточку, врач лечебной физкультуры вернула меня все к тому же вопросу…
– Улучшения явно есть, – сказала я матери. – Но наверняка можно действовать как-то эффективнее, если бы все-таки удалось понять… – С подачи коллеги я снова взглянула на внешность Емели свежим глазом. – А вы по трисомии 21 хромосомы его не исследовали? Там же, говорят, бывают какие-то частичные, очень мягкие варианты…
Какой реакции на свой вопрос я ожидала? Ну, вероятно, того, что она недоумевающе спросит: «А что такое эта трисомия?» или вздохнет: «Да там врачи на что только не исследовали! Я уж и не помню…»
Мать Емели, не сказав ни слова, упала в обморок. Самый что ни на есть классический, как в литературе про XVIII–XIX века. Я, разумеется, сначала жутко испугалась, а потом у меня, как выразилась бы литература восточная, «словно молния прозрения озарила ночные небеса непонимания».
Я наконец-то всё поняла!
Когда мне удалось привести женщину в чувство, я, будучи совершенно уверенной в своей правоте, чтобы не тянуть кота за хвост, высказала свою догадку вслух:
– До Емели у вас был ребенок с синдромом Дауна. Он умер, но вы до сих пор по нему горюете.
Можно ли воспитать дауненка из обычного, здорового малыша? Есть норма реакции – почему нет? Известно ведь много случаев, когда отец хотел мальчика, родилась девочка, и он воспитал из нее… Или наоборот: мать хотела девочку, а родился мальчик.
Бурные рыдания, практически истерика. Я горда собственной проницательностью, полагаю рыдания катарсисом и спокойно их пережидаю.
– Всё не так! – отрыдавшись, говорит мать Емели.
– Да? А как же тогда на самом деле? – растерянно и совершенно непрофессионально спрашиваю я.
* * *Она была совсем молода. И ее муж тоже. Никому и в голову не пришло обследовать ее по поводу даун-синдрома. Когда родился ребенок, это было как гром среди ясного неба. В роддоме ей рассказали про синдром, сказали, что такие дети долго не живут, что можно отказаться от ребенка, что она еще молода и наверняка сможет потом родить здорового ребенка. Предложили посоветоваться с родными. Свекровь и муж пришли с серыми лицами и честно сказали, что к такому не готовы. «Сын – это должен быть сын, продолжение, помощник, а не что-то такое… Давай лучше еще раз попробуем, раз врачи говорят… И забудем». Они, молодая семья, жили в квартире свекрови, которая помогала им деньгами…
Женщина сдалась почти без боя. Сейчас это почему-то особенно ее мучает: «Если бы я тогда спорила, настаивала, в истерике билась… Но они меня даже не уговаривали почти, я сама согласилась».
Согласилась, но никому не простила. Ни свекрови, ни мужу, ни себе. Когда родился Емеля, в первый день увидела в личике новорожденного того, которого бросила когда-то. Чуть позже, когда умер ее отец, практически сразу рассталась с мужем и переехала с Емелей в освободившуюся квартиру.
– Ну надо же, как бывает, – удивилась я, выслушав всю историю. – То есть вам, получается, по жизни-то нужен был как раз даун, чтобы за ручку водить и чтобы все время при вас улыбался.
– Но я же не понимала… Я думала…
– Ну конечно не понимали. Вопрос: что теперь делать. То есть что с Емелей делать – оно понятно: продолжать социализацию. А вот с вами…
– Мне, наверное, лучше всего отравиться.
– Ну это-то проще всего… – я небрежно махнула рукой. – А сколько сейчас лет тому, первому?
– Это была девочка. Семнадцать.
– Так она-то, может, еще жива вполне, – вдруг сообразила я. – Живет себе в каком-нибудь интернате… Или, наоборот, в Европе. Там, кстати, общению с кровными родителями по закону не препятствуют. А у вас теперь такой опыт делания даунов из подручного материала! Так ведь его же и обратно развернуть можно. И заодно Емелю отпустите…
У матери глаза засветились, как два фонарика… и тут же погасли:
– А если она умерла?
– Ну, умерла так умерла, будете хоть знать, на могилке поплачете. Плюс вы, пока ее ищете, навидаетесь еще интернатских даунов-то. Неужто не подберете себе по вкусу на воспитание?
Она поблагодарила и сразу ушла, не желая терять больше ни одной минуты и даже забыв попрощаться. А я очередной раз подумала: чего только не бывает на этом свете!
Еще о детских страхах, или Прозрачная рука из унитаза
Это было давно, в доинтернетную эпоху. Женщина, яркая голубоглазая брюнетка, вела себя как шпион на явке из немого кинофильма. Она оглядывалась, обводила взглядом мой небольшой кабинет, как будто чего-то опасалась. Глаза у нее бегали, руки комкали платок. Мне хотелось уверить ее, что за занавеской у меня никто не прячется, а дверь надежно заперта на задвижку. Но я, естественно, сдерживала себя, так как понимала, что она готовится к тому, чтобы сказать мне что-то важное и, несомненно, болезненное для нее.
– Вы понимаете, она до сих пор ходит на горшок! – выпалила наконец женщина. Лицо у нее при этом было трагическим.
Я несколько удивилась. Ко мне довольно часто приходят с тем, что ребенок, которому вроде бы уже положено, на горшок не ходит. С обратным случаем сталкиваться пока не приходилось. Мне сразу показалось, что проблема (в чем бы она ни состояла) не в отсутствующем в кабинете ребенке, а в самой женщине. И именно ей нужна помощь психолога или даже врача.
– А что же в этом плохого? – спросила я успокаивающим тоном. – Ну, ходит и ходит. На горшок же, не в штаны.
– Да ей же десять лет скоро исполнится!
– Гм-м… Да, действительно.
Это было странно, но никакой трагедии в происходящем я по-прежнему не видела и попыталась подбодрить мою посетительницу:
